«Самый общественно-актуальный спектакль в Белгородском драмтеатре». Рецензия
В Белгородском драмтеатре состоялась премьера спектакля Бориса Морозова «Мера за меру» по пьесе Уильяма Шекспира. Рецензию специально для нас написал колумнист Трофим Нарожный.
«Народный артист России, до 2020 года — главный режиссёр театра армии Борис Морозов вновь пришёл на белгородскую сцену. Ранее здесь громко звучали его постановки русских классиков и современных писателей: более 10 лет в Щепкине идёт «Горе от ума» Александра Грибоедова, особенно популярен был спектакль «Одноклассники» по пьесе Юрия Полякова и многие другие. Теперь Морозов решил взяться за совсем уж глобальные проблемы, и кажется задел те струны, которые были и останутся в наших душах всегда.
Шекспир так же вечен, как и понятен. «Мера за меру» ощущается самой острой постановкой Морозова, самым, как это говорят, общественно-актуальным спектаклем в Белгородском драмтеатре. Наши сегодняшние политические реалии удивительно точно «вчитываются» в текст 1603 года, и, хотя понятно, что едва ли режиссёр мирового уровня знаком с местной повесткой (в послужном списке Морозова и постановки в Малом театре, и спектакли на Бродвейских сценах), — оба акта сохраняется ощущение, что он всё таки почитывает белгородские телеграм-каналы, следит за тем, что происходит в регионе.
Герцог Винченцио в исполнении Виталия Старикова объявляет о своем намерении покинуть Вену и оставляет наместником главного судью, Анджело (Игорь Ткачёв), а сам, облачившись в рясу священника, активно следит за тем, что делает временно исполняющий его обязанности, как он распоряжается данной ему властью. Анджело кажется образцом морали и нравственности, он точно следует букве закона, не проявляет слабости. Его первое решение на новом посту непопулярно, но законно — Анджело объявляет смертный приговор Клавдио (Александр Сторожев), которого уличили во внебрачной связи.
На фоне коронавирусных реалий, когда мы каждый день сталкиваемся со смертью, монолог Клавдио напоминает о забытой в ежедневной статистике цене жизни: «И самая мучительная жизнь: // Всё — старость, нищета, тюрьма, болезнь, // Гнетущая природу, будут раем // В сравненье с тем, чего боимся в смерти. // Дай, дай мне жить». Сестра Клавдио, Изабелла (Валерия Ерошенко), просит Анджело пощадить брата, и Анджело всё-таки искушается её невинностью, требуя взамен провести с ним ночь. Наместник сам преступает закон, он предстаёт дьяволом, он обличён, но пока — лишь в глазах Изабеллы. Герцог, представившийся в городе священником, помогает Изабелле восстановить справедливость и «возвращается» в Вену, обличая ВРИО и одаривая участников событий герцогским милосердием.
Морозов не отступает от текста. Всё, что произносится со сцены, — написано Шекспиром. Классика есть классика, — это позиция режиссера. Но четвёртая стена, между тем, последовательно рушится. Английские портреты 17 века в фойе, выходы артистов из зала на сцену, обращённое к зрителям шекспировское «Весь мир театр!», а ещё — монолог шута Помпея, в котором он представляет обитателей тюрьмы, обращая свой взгляд в зрительный зал: «Тут же … и молодой господин Прощелыга, который убил пригожего Пудинга … и господин храбрый Башмачный Шнур, известный путешественник, и полоумный господин Полуштоф, который прикончил бедного Шкалика, да с ним, наверное, еще тьма народа». Режиссёр хоть и не задействует зрителя напрямую, но даёт нам понять, что все мы — часть этого представления, что всё это — о нас вчерашних, сегодняшних и завтрашних, полных пороков, но заслуживающих милосердия.
Минималистичные декорации (отдельные предметы мебели и наброски домиков, напоминающие, быть может, сталинские дома на стометровке), ненавязчивая музыка (Моцарт, Вивальди, Люлли, — то, что иногда играет в Парке Победы или по радио «Мира Белогорья»), органичные неброские костюмы и конечно тот самый русский психологический театр: во всём этом видна рука мастера. Белгородскому зрителю стоит сходить на «Меру за меру» хотя бы потому, что это тот редкий случай, когда на сцене БГАДТ им. Щепкина режиссёр с мировым именем, профессор ГИТИСа говорит настолько свободно и прямо, что иной раз становится страшно и за него самого, и за артистов, и за судьбу театра».
