«Мы со студентами друг на друга подписаны». Интервью самого яркого белгородского врача — доктора Яроша
Мы взяли интервью у белгородского врача, которого знают в соцсетях больше, чем в больнице — доктора Яроша. Андрей Леонидович — доктор наук, преподаёт студентам в НИУ «БелГУ». Работу хирурга Ярош долгое время совмещал с профессией диктора на телевидении, а в какой-то момент завёл твиттер и почти мгновенно стал самым популярным белгородцем.
Впоследствии он уволился с телевидения из-за смены руководства, твиттер ему пришлось несколько раз удалять (каждый раз, заводя новый, он снова быстро обретал популярность), и в итоге он зарегистрировал аккаунт Belgorod_state с трэшем и угаром.
Игорь Ермоленко специально для телеграм-канала «Белгород №1» поговорил с врачом о его жизни, медицине и белгородских медиа — от телевидения до анонимного телеграм-канала «Белздрав».
— Давайте начнём с того, как вы стали врачом.
— В 1995 году я поступил на первый курс Курского медицинского университета. Родители врачи, брат врач, все врачи, династия врачей фактически.
— А вы курянин?
— Нет, в Курск я приехал в 1993. До этого жил в Североморске Мурманской области. Там родился и вырос, а на последние два года школы приехал в Курск. Родители военные, они демобилизовались и переехали.
В Курске я жил с 1993 по 2006 год. А с 2006 года уже здесь, 12 лет.
— Вы сразу учились на хирурга?
— Нет, такого же нет. Шесть лет мы учимся на врача общей практики. А потом поступаем в ординатуру, и там уже выбираем специальность, их около 40. В общей сумме я учился восемь лет. И выбрал хирургию.
— Помните свою первую операцию? Как это было?
— Первая самостоятельная операция была в зимой 2001 года. У пациента была паховая грыжа, я её прооперировал. Вообще у нас нет такого понятия, как твоя первая операция.
Обычно она бывает только через много лет, когда ты сам понимаешь, что ты делаешь, всем руководишь, а твой ассистент тебе помогает. А в самых первых операциях обычно все заслуги за теми, кто тебе помогает, но по сути делает всё за тебя.
Так вот первый мой пациент, паховая грыжа. Он умер от инфаркта миокарда.
— Во время операции?
— После. Через несколько часов. Я пришёл на следующий день на работу, и он уже был мёртв.
— Какие были ощущения?
— Скверные. Очень скверные. Когда ты понимаешь, что вот оно. Понятно, что это никакая не врачебная ошибка, инфаркт никак не связан с тем, что мы делали. Это был дедушка.
— Как справлялись с этой ситуацией?
— Да как, алкоголем, как же ещё может справляться хирург с этой ситуацией? Никак, только алкоголем. Если говорят, что хирург не пьёт, то значит либо он уже своё попил, либо он не хирург.
— Долго ещё помнили об этой ситуации, когда брались за нож?
— До сих пор помню. Я сейчас могу банальные вещи сказать, что у каждого хирурга есть своё кладбище. Но внутренняя кухня никому не интересна. Со временем человек привыкает к таким вещам. Потому что выдержать эмоционально и проживать за каждого пациента жизнь невозможно. Жизни не хватит. То ли изнутри это идёт, то ли обстоятельства снаружи влияют, но притупляется со временем это чувство.
— Но ведь большинство операций проходят хорошо, и люди должны вам быть благодарны за спасенную жизнь. Расскажите о тех случаях, когда вы общаетесь с выздоровевшими пациентами и с родственниками тех, кто всё-таки умер. Как это общение происходит и как тяжело даётся?
— Дело в том, что слова благодарности могут быть и в первом, и во втором случае, равно как их в обоих случаях может и не быть.
Вообще, родственники пациентов — это, наверное, самый сложный контингент. С больным общаться легче. Не знаю, в силу каких причин. Наверное, пациент сам чувствует себя по-другому. А родственники — это те люди, которые требуют ответы на все вопросы и прямо сейчас. И это очень тяжело. Иногда в день приходит сразу по несколько родственников.
Я не люблю высокомерное понятие «спасать жизнь», никто из моих коллег так не говорит. Благодарят за то, что «спас жизнь»? Я не встречал прямо такого вожделения. Складывается такое ощущение, сейчас во всяком случае, что это данность. Для нас, врачей, это и есть данность, но это стало данностью и для пациентов.
Если мы сейчас сядем и будем смотреть вечерние новости, услышим ли мы, что кто-то где-то в Крыжополе спас какую-нибудь девочку? Нет. Но если кто-то где-то забыл какую-то салфетку [внутри пациента], то это будет по всем новостям. Это данность.
Иногда заходишь в палату, спрашиваешь, как дела. В ответ слышишь благодарение бога. Это просто убивает, поверь!
— Люди частенько занимаются самолечением и приходят к врачу довольно поздно. Наверняка врачей это бесит. Что ещё вас может раздражать в действиях пациента?
— На самом деле мало что выбешивает. Мы понимаем, что мы отчасти и сами виноваты в том, что пациенты лечатся по каким-то телепрограммам или ещё чего-то.
Сказать, что та же пресловутая Елена Малышева или доктор Мясников говорят что-то неправильное, нет, это ведь не так. Они всё говорят правильно. Может, подача или непонимание людей, я не знаю, что сбивает людей с толку.
— Но ведь есть не только Малышева, но и Малахов, который пропагандирует народную медицину.
— А вот эти да. Потому что на самом деле были у нас такие случаи, когда приходит пациент и говорит, что она пьёт керосин, и поэтому у неё уменьшается опухоль. Понимаешь? Или она пьёт перекись водорода. Или вот лечатся этими знаменитыми огурцами из мема. Акульи плавники, вот это всё. Разводишь руками и всё. Нет, не выбешивает. Нет желания тратить на это внимание своё. И привыкаешь к этому, как я говорил, притупляется это всё.
Есть и другие: «Я строго следую рекомендациям своего врача, тра-та-та-тра-та-та, срочно ему звоните, без его ведома я ничего делать не буду». И к таким спокойно относишься. И к этой Малышевой.
— Ну вы всё-таки про Малышеву в позитивном ключе всегда высказывались. Может быть кого-то ещё смотреть порекомендуете?
— В позитивном, абсолютно. На сегодняшний момент конкурентов у Малышевой нет. Она заняла всё поле, прайм-тайм фактически с этой ежедневной передачей. А в воскресенье она делает высокопрофессиональную передачу про здоровье: и приглашает коллег, и наикрутейшие методики там. По-всякому можно относиться к подаче, но наполняемость там великолепная, это без вопросов.
И Мясников есть такой товарищ, на втором канале он. В очочках, друг Соловьёва, тоже достаточно грамотный. Ну а остальные там типа Малахова и прочая белиберда — это всё игрушки.
— В инстаграме я часто встречаю детского врача, доктор Комаровский, наверное, самый популярный в своей нише. Что-то о нём скажете?
— Не знаю, не подписан на него. Всё, что связано с детством, это у нас Рошаль знаменитый. Но он как-то не светится нигде.
— Долгое время вы работали на телевидении. Сначала на курском, потом на белгородском. Вы вели только новости или же что-то медицинское было?
— Было много предложений, но нет, это несерьёзно всё. На региональном уровне сделать нормальную медицинскую передачу нельзя. Это несерьёзно. Нужно уходить с основной работы.
— Вы новости писали сами или был редактор, а вы просто их читали?
— По-разному было. В Курске было всё на запись, мы не работали в прямом эфире. Полностью были редакторские тексты. А в Белгород когда я только приехал, это был первый год работы «Мира Белогорья», и мы работали только в прямом эфире.
Сейчас уже можно об этом написать, потому что человек этот уже уволилась, поэтому ничего страшного не будет, если я признаюсь. Мне приходилось втихаря полностью переписывать тексты. Я их не мог выговорить.
У меня было такое впечатление, что они не живые. Я не знаю, я не мог выговорить, у меня и так с дикцией проблемы. И я втихаря переписывал их, и никто так об этом и не догадался. Потому что из них никто это и не смотрел (смеётся).
— То есть новости те же самые, но текст другой, так?
— Были случаи, когда я слова по-другому ставил, предложения. Бывало, что я по несколько предложений просто напросто убирал. Или гасил половину текста. Это было около двух лет, практически ежедневно.
— А потом перестали выходить в прямой эфир?
— Да, потому что кто-то из нас, то ли я, то ли Миша Губин, тогда достаточно известный, в общем, кто-то накосячил. Неоднократно, несколько раз, но случайно. Идёт сюжет, звук не убрали, маты, крики, всё, как обычно. Тогда это смотрелось на уровне губернатора, и кто-то из руководства сказал, что хватит уже экспериментировать.
— Сколько вы там проработали?
— С 2006, а по какой не помню. Но мы можем точно узнать. Когда ушёл Полухин из замгубернатора и пришёл Сергачёв, он сразу поменял руководство «Мира Белогорья». Ушёл Маликов, поднялась Бондаренко, и она меня выжила сразу.
— И как вам «Мир Белогорья» после вас? Если следите.
— Не слежу. Вообще. Ушёл и перестал смотреть. Не интересно.
— Не интересно в плане следить за бывшей работой, или потому что это хрень, а не телевидение?
— Ну почему хрень? Не то слово. Не интересно. Красиво камеры стоят, красивые тексты стали, ребята и девочки хорошие, коллектив прекрасный. Но неинтересно. И новости мои были неинтересные. Я их смотрел только из-за себя.
— А было ли интересно работать говорящей головой? Не скучно?
— Мне очень нравилось. Очень.
— Потому что вы самолюбивый?
— Я не знаю, как это объяснить. Я получал копейки, четыре тысячи рублей в месяц, это как сейчас тысяч десять. В день я на это тратил по три-четыре часа. С пяти до девяти вечера.
Текучка очень большая была, за время моей работы по два-три раза сменялись люди, никто не хотел за эти копейки работать. Я ездил работать не за деньги, я зарабатывал достаточно. Наверное, я один такой дебил. И сам контент мне совсем не нравился, все эти доярки, центнеры и гектары.
— В 2011 году у вас появился твиттер.
— Раньше. В 2009-м. Я тогда был в топе, потому что был одним из первых. Для меня твиттер стал единственным средством, как же это сказать. Рупором. Из-за больших проблем по основному месту работы в университете.
— До Полухина.
— Да, Полухина там ещё не было. Были проблемы на уровне кафедры, на уровне заведующего кафедрой, защиты докторской диссертации. Внутренние все эти тёрки. По всем фронтам меня просто давили. Как появился твиттер, пару раз я выстрелил. Те, кто работает в университете, поняли, что появилась такая вещь, где ты нажимаешь на кнопку, и эту информацию уже не скрыть. Новый канал информации. Твиттер был бомбой по тем временам.
И поскольку белгородких твиттерян было мало, тысячником я стал за считанные недели. И благодаря этому я остался на работе, побоялись меня тронуть. А с другой стороны я из-за твиттера попал под жёсткий пресс, и в 2011 году мне пришлось его свернуть, полностью удалиться. Это было связано с любимой нами «Единой Россией».
История была очень интересная. Выборы, была у нас известная мадам Светлана Журова, она пошла баллотироваться по одномандатному округу. Их тогда в Госдуме со списков вышибли и посадили каждого в регионы. И она приехала в мой родной Курск, становится там номером один. И перекрывает дорогу местным. Есть там хорошие люди, нет, это неважно. Главное, что им она перекрыла дорогу, хотя к Курску она не имеет отношения.
Я как сейчас помню, что ей написал: «Вам там не нашли места, или вам не нашли, и из-за таких, как вы, молодым и перспективным политикам дорога навсегда будет закрыта». Она вступила со мной в дискуссию. И мы с ней дня три в открытую собачились. Без матов, без криков. А дальше вся эта распечатка оказалась на столе у первых лиц региона.
А я тогда был официально представлен в твиттере, врач такой-то больницы, телеведущий такой-то компании. Пришла бумага на телекомпанию, меня вызывает гендир и показывает распечатку. «Знаешь, кто это прислал?» — «Догадываюсь». Ну и всё. Закрыть, переговорить с человеком этим, объяснить всё и попрощаться с твиттером.
Что я сделал? Я написал Журовой. Мы тогда уже перешли на директ, DM он тогда назывался. И мы перешли на нормальный язык. Тогда это было нормально, время такое было. Я свободно общался с Дворковичем, с Соловьёвым, со Шнуром. Особенно с Дворковичем, я ему и звонил несколько раз. С Полонским общался, он мне книгу подарил.
Ну, значит, я позвонил ей и сказал, что мне пипец из-за нашего общения. Она сказала, что позвонит по этому поводу кому следует. Не знаю, звонила ли, но меня не тронули. Попросили все твиты удалить и писать про кошечек с собачками. А бывший гендир посоветовал писать про баб: это всем нравится.
Второй раз я удалялся в 2014 году. Там я уже сам виноват, залез не в то поле. Была знаковая для больницы операция, и я сдуру ляпнул о ней. Ну и из департамента уже моим начальникам в больнице объяснили, что не надо так раньше времени, никто меня на это не уполномачивал. И потом появился Belgorod_state.
— Мы обсуждали это в тусовке. Был у вас твиттер, уже появились кошечки с собачками, каждое утро начиналось с твита «Поработаем, ребята?».
— Да-да-да.
— Уважаемый врач, диктор, добросовестно относитесь к труду. И потом этот твиттер пропадает и появляется Belgorod_state с трешем и угаром. Сначала анонимный, но вы быстро спалились. И выглядело это так, что у чувака тупо наступил кризис среднего возраста.
— Так и было. Меня рвало просто на части. Мне не разрешают это, не разрешают то, с людьми общаться нельзя, про партию тоже ничего не сказать. Про свою работу говорить нельзя, про учёбу тоже. Ну и появился этот твиттер, и там лилось всё рекой. И мне как-то полегче было. Правда, потом я удалял всё равно это всё.
— О мединституте есть стереотипы, что образование дорогое, и туда приходят дети богатых родителей, мажоры. Насколько эти стереотипы имеют под собой основания?
— Есть ещё один стереотип: наш институт якобы не даёт никакого образования, никакого нет обучения, специалисты слабые, закрыть и так далее. Оба стереотипа не имеют никакого отношения к действительности.
Сейчас система ЕГЭ позволяет пробиваться кому угодно и где угодно. Что касается мажоров, то наша профессия не авторитетная и не денежная. Поэтому говорить о том, что сюда идут мажоры, я бы не решился.
— Но допустим к вам приходит студент, который точно доучится, но вы видите, что он — бездарность и покалечит людей.
— Наша система здравоохранения обладает большим количеством фильтров от дураков. Представить себе, что мало мальский бездарный студент закончил и стал работать, такого я не могу представить.
Ему никто не даст работать. Он будет работать под кем-то, с кем-то. Все будут видеть, как он работает, и система не позволит ему работать. Он или отфильтруется, или начнёт интенсивно изучать медицину.
— А как вы общаетесь со студентами и они с вами?
— Меня все за это ругают сильно: коллеги, друзья, родители, руководство. Но мы как-то со студентами друг на друга подписаны и общаемся по-человечески. И в директе, и так. С большинством. Мы общаемся абсолютно нормально, я по-другому не могу.
— Вы же ещё и обаятельный мужчина.
— Наверное (смущается, смеясь).
— В инстаграме у вас всякие песенки, мимими. Студентки обращают на вас внимание, подкатывают?
— Как-то так и не скажешь. Абсолютно соблюдают субординацию. Такого нет.
— Читаете телеграм-канал «Белздрав»?
— Конечно. Мне стало страшно, когда он появился. Если это правда, а, похоже, что это правда, то представьте, сколько всего вокруг того, чего мы не знаем. Чёрт его знает. Страшно.
Я могу сказать, что этот канал поверг в шок большинство моих коллег, знакомых и друзей. И то, что его не было раньше. И то, что он появился благодаря скрытому телеграм-каналу.
— У вас был рупор твиттер, а сейчас появилась более совершенная технология, и рупором стал телеграм. Есть ли среди ваших коллег те, кто что-то присылает туда анонимно? Можно без имён.
— Я об этом, кстати, думал. И когда шёл на интервью, думал, потому что предполагал, что этот вопрос возникнет. Нет, кидать говно на вентилятор никто из моих друзей не будет.
— Не хотят выносить сор из избы?
— Нет, не сор из избы, это не тот термин. Попробую объяснить. Я вот человек эмоциональный, и когда выходит какой-нибудь пост, волосы становятся дыбом. Читал? Читал. Но всё это на пять секунд.
И даже если кто-то и думал что-то рассказать, оно всё равно не идёт. Потому что никому нахуй не нужно. Я не знаю, почему. Политика стала никому не интересна. Среди нас. Может у нас просто кризис среднего возраста. Нам не интересно.
— А вызывают уважение авторы канала? Это ведь очень опасно.
— Конечно опасно. Уважение? Не знаю, трудно сказать, слово неправильное. Нашлись, рассказали, хорошо. Но никому это не надо.
— До телеграма рупором медицины был Сергей Лежнев. На этой теме он поднялся как блогер, популярность привела его к должности помощника губернатора в Орле. В своё время он критиковал главу депздрава Ивана Залогина, а потом взял его на работу в Орёл. Какое у вас отношение к нему?
— Мы с ним очень давно знакомы, ещё с самого начала его появления в твиттере. Мы много общались, он приходил ко мне. Но мы никогда не обсуждали с ним то, где он берёт информацию. Ему не интересно, и мне не интересно.
Залогин был замгубернатора, что его обсуждать? Тем более, это мой однокурсник.Мы с ним знакомы уже лет 20. Очень хорошо знакомы. Но откуда мне знать, что они там делали, правда это или нет?
Когда Лежнев уехал в Орёл, в этом не было ничего удивительного. Они с Клычковым давно дружили, все это знают. Но когда туда уехал Иван, это было кратковременным шоком, для меня так точно. Лежнев его обвинял во всех смертных грехах, а потом после проверок сказал, что он чист. Тогда, Серёжа, грош цена всему, что ты писал.
— Лежнева тоже читали так, как телеграм-канал?
— Меньше. Из моих Лежнева никто не читал. Только то, что я приносил. Телеграм читают все.
— Читали же наше интервью с авторами «Белздрава»? Они высказали мнение, что Лежнев брал только те темы, на которых можно заработать очки, хайпануть, и много проблем игнорировал.
— Всё то же самое.
— Но ведь он в открытую публиковал, а тут авторы анонимные. Как они себе очки зарабатывают?
— Никак, наверное. Но наши всё равно считают, что это всё проплачено. Даже предполагают, откуда это всё идёт.
— Чефранова?
— Да ну, ей зачем.
— Ну её там всегда хвалят.
— Там не только её хвалят, а ещё и Проценко. Ну да, их двоих. Но, честно скажу, мне это неинтересно.
— На сайте БелГУ я увидел, что одна из ваших квалификаций — проктолог. Это не стрёмная работа? Нет у вас никаких предрассудков? Или вы относитесь к этому просто как к работе?
— Ну какие предрассудки? Нормальная специальность, интересная, красивая. Но я проктологом не работаю, повышал квалификацию для преподавания студентам. Это же тоже польза.
— Сейчас вы снова тысячник в твиттере. Нравится быть таким популярным?
— Кто скажет, что нет — сбрешит. Любому человеку это приятно, все к этому стремятся. Что тут говорить. Много врачей пришло в подписчики, студентов, интересующихся людей. Очень интересно стало общаться.
— Когда появился Belgorod_state, на аватарку вы поставили Доктора Хауса. Но ведь вы говорили, что медицинские сериалы не смотрите.
— Я своим студентам всегда говорю, что это единственный сериал, по крайней мере, что я смотрел, где очень качественный контент, консультанты и реальные случаи. Там же основано всё на реальных событиях. Там огромное количество постановочных сцен, которые я бы взял и использовал на лекциях. Планёрки, обследования, диагностические мероприятия. Сериал уникальный. Мой идеал.
Если говорить о методике дифференциального диагноза, которую он использует, мне она очень нравится. Смотрел бы и пересматривал.
— Мой любимый медицинский сериал — это «Клиника». Как он вам?
— Не смотрел, поэтому ничего не скажу.
— Понял. Ну, там чуть меньше внимания уделяется медицине, и больше жизни врачей. Есть у них один врач, доктор Кокс. Он циник, шутит над пациентами и даже издевается, но всегда стоит за них горой. Есть ли такие врачи в реальной жизни?
— Есть. Это есть, плохо это или хорошо. Просто так есть.
— Твиттер у вас один, а инстаграма два: Доктор Ярош и Belgorod_state. Со стороны это выглядит смешно. Будто у вас раздвоение личности.
— Так и есть. Я близнец. По гороскопу. Поэтому так оно и есть.
— Разве это работает?
— Со мной да (смеётся).
— И как это: вести двойную жизнь?
— Это ненормально, дурь полная. Кто-то написал, что таких людей должно быть жалко. Мне, наверное, себя жаль.
— Близкие знают об этом «раздвоении»? Что говорят?
— Дочка старшая знает, жена бывшая тоже. Там всё понятно для них. Ничего не говорят.
— Где вы настоящий?
— Я не знаю. Ну уж точно не в официальном. Это маска. Наверное Belgorod_state.
